Жил-был богатый человек; у него был батрак, который служил ему верою и правдою: утром первый вставал, ночью последний ложился. Случалась ли трудная работа, за которую никто не брался, добрый батрак всегда первый за неё принимался, и что бы такое ни делалось, он никогда не ворчал и не жаловался, но всем был доволен и всегда был весел. Прошёл год его службы, а господин и не думает платить ему жалованья, так рассуждая сам с собою:
«Всего умнее не платить: у меня в кармане всё же больше останется, да и хороший слуга не уйдёт, а поневоле ко мне привязан будет и пуще прежнего служить будет».
Батрак ни слова не промолвил против барского распоряжения, остался и на другой год и работал по-прежнему. Прошёл и второй год, а жалованья он опять и в глаза не видит, однако промолчал и тут, остался и на третий год. Прошёл и третий; тут уж господин опомнился, схватился за карман и ничего не вынул; тогда уж и батрак заговорил:
— Господин, три года работал я на тебя и верою и правдою служил, будь же милостив, заплати мне за труды, сколько мне следует по справедливости: мне хочется отойти от тебя и посмотреть на белый свет.
— Так, так, любезный батрачок, — отвечал скряга, — ты отслужил мне честную службу и должен за то получить достойную награду, — и с этими словами скряга сунул руку в карман, ощупал три гроша, вынул их и, отдавая, продолжал, — вот тебе, любезный, за каждый год по целому грошу; это самая высокая и щедрая плата, какую вряд ли у другого барина получишь.
Честный батрак мало толку знал в деньгах и, принимая свой капитал, думал:
«Ну, сколько же теперь у меня денег накопилось! К чему же теперь мне заботиться и трудиться над тяжёлой работой?»
Так простился батрак с господином и пошёл себе в путь-дорогу, с горы на гору, попевая и попрыгивая на свободе, сколько душе хотелось. Когда он проходил мимо кустарников, вдруг откуда ни возьмись навстречу ему человечек и кричит:
— Куда твой путь лежит, брат-весельчак? У тебя, я вижу, не тяжела ноша, да и заботы не много.
— Да чего заботиться-то? У меня всего вдоволь; жалованье за целые три года в кармане лежит. Слышишь? Вон как звенит!
— А как велика твоя сохранная казна?
— Как велика? Да три гроша чистыми деньгами.
— Послушай, — сказал он, — я — бедный-пребедный человек, подари мне твои три гроша. Ты молод, здоров, можешь заработать себе денег сколько хочешь, а я уж не в силах трудиться.
Доброе сердце было у батрака; сжалился он над бедным человечком и, недолго раздумывая, отдал ему три гроша, а сам говорит:
— Ну, с Божьею помощью я не буду беден.
А человечек на то сказал:
— А! Когда у тебя такое доброе сердце, так скажи же три желания, на каждый грош по одному, и чего ты ни пожелаешь, всё сбудется как по писанному.
— Ага! — сказал батрак. — Так, стало быть, ты не спроста, а серой пахнешь. Когда так, слушай же, чего я желаю: во-первых, охотничье ружьё, которое прямо попадало бы в цель, куда бы я ни метил; во-вторых, скрипку, под которую все бы плясали, как только я заиграю; и в-третьих, чтобы ни у кого не было для меня отказа, о чём бы я ни просил.
— Всё будет исполнено по твоему желанию, — отвечал человечек и нагнулся к кустарнику, и — о чудо! — вынул оттуда ружьё и скрипку, словно они по заказу приготовлены были.
Он подарил их батраку со словами:
— Помни: чего бы ты ни попросил, всё будет исполнено, и ни один человек в мире не может тебе ни в чём отказать.
— Сердце, чего тебе ещё желать? — спросил батрак у самого себя и весело пошёл своею дорогою.
Скоро попался ему на дороге жид с длинною козлиною бородою, который стоял на одном месте и слушал пение птички на самой верхушке дерева.
— Боже чудес! — воскликнул жид. — Такое крошечное животное, и такой могущественный голос! Что, если б эта птичка была в моих руках? Ах! Если б кто мог посыпать ей соли на хвост: была бы она моя!
— За этим дело не станет, если ничего не надо больше, — птичка сейчас будет в твоих руках, — сказал батрак и с этим вместе выстрелил и ни на волосок не промахнулся; птичка упала в терновую изгородь.
— Ступай, плут, — сказал батрак, — и достань себе птицу в руки.
— А ты вот что знай: птице не миновать моих рук, коли ты её на месте подстрелил.
Жид растянулся наземь и стал пробираться между кустарниками. Вот уж и в самую средину терновника попал он, как вдруг весёлому батраку пришла охота пошутить. Он хватился за скрипку и давай играть.
Мигом ноги у жида кверху и давай скакать, и чем больше батрак дудит, тем лучше ноги пляшут; но колючки рвут истёртый кафтан, расчёсывают козлиную бороду, колют и терзают тело.
— Послушай, приятель, к чему ты играешь на скрипке? — кричит жид, что есть силы, — оставь её, пожалуйста, в покое, я совсем не желаю танцевать.
Но батрак и ухом не ведёт, а только на уме держит:
«Да ты, плут, давно уж обираешь бедных людей, так поделом тебе, коли терновник тебя пообдерёт маленько».
И ещё пуще батрак дудит, и ещё хуже жида подбрасывает кверху, на шипах так и висят лохмотья с его кафтана.
— Горе, горе мне! — кричит жид. — Добрый господин, проси чего хочешь, только перестань играть — дам тебе весь кошелёк с золотом.
— Ну, что с тобою прикажешь делать, когда уж ты такой щедрый, — сказал батрак, — уж я, так и быть, перестану играть да и ещё повсюду прославлять тебя стану, что такого танцора как ты, со свечкой поискать.
Взял батрак кошелёк полон золотом и пошёл своею дорогою.
Жид оставался на месте и молча смотрел ему вслед до тех пор, пока батрак скрылся из виду, тогда-то уж начал жид кричать во всё горло:
— Ах, ты дрянной музыкантишка! Ах, ты грошовый пилякалка! Постой-ка ты у меня, попадёшься ты мне один в руки, не дам тебе я спуску, буду гоняться за тобой, пока ты подошвы растеряешь. Ах, ты мошенник! Сунь себе пятак в горло, так будешь стоить пять копеек.
Да и ругал же жид батрака, откуда прыть взялась. Когда же его пооблегчило, и дыхание посвободнее стало, так он во всю прыть побежал в город и прямо к судье.
— Господин судья, — кричит он, — горе мне! Горе мне! Посмотрите-ка сами, как меня отделал безбожный бродяга на большой дороге: ограбил меня дочиста да ещё и увечье нанёс; камень на земле, так и тот бы сжалился надо мною. Платье изорвал, всё тело изранил и исцарапал, да и ещё ограбил последнюю копейку у нищего — мой кошелёк с червонцами, и с какими червонцами! Всё чистая, необрезанная монета, одна лучше другой. Ради Бога окажите правосудие: бросьте этого разбойника в тюрьму!
— А что, — спросил судья, — это верно солдат так обработал тебя своею саблею?
— Боже сохрани! У него не было голой сабли, но на спине висело ружьё, а на шее — скрипка: этого злодея легко узнать.
Судья, недолго думая, послал за батраком в погоню свою стражу. Он преспокойно идёт своею дорогою. Мигом его схватили и вместе с кошельком представили к судье.
— Я и пальцем не коснулся до жида и денег у него не отнимал, — сказал батрак, — а он сам по доброй воле подарил мне свой кошелёк с золотом с тем только, чтоб я перестал играть на скрипке, потому что ему невтерпёж моя музыка.
— Боже сохрани! — крикнул жид. — Вот человек, которому ложь нипочём; лгать ему всё равно, что мух на стене ловить.
Судья тоже не поверил батраку, говоря:
— Ну, это плохое оправдание, этого не сделает ни один жид, — сказал судья и тут же присудил его к виселице за открытый грабёж на большой дороге.
Повели батрака на виселицу, а жид и кричит ему вслед:
— Поделом вору и мука! Этакому собачьему музыканту, этакой медвежьей шкуре только и плясать на виселице.
А батрак преспокойно шагает себе за палачом; вот уж они и на виселице, да только на последней ступеньке он повернулся и сказал судье:
— Прежде чем я умру, прошу исполнить мою последнюю просьбу.
— Изволь, — сказал судья, — только о жизни не проси.
— Что мне о жизни-то просить? Вы мне только позвольте в последний раз на скрипочке поиграть.
А тут как закричит жид словно зарезанный:
— Не позволяйте, ради самого Бога, не позволяйте!
Но судья на то сказал:
— Отчего же бы ему и не позволить последней радости? Пускай потешится в последний раз, а там получит достойное воздаяние.
Понятно, судья не мог отказать батраку, одарённому волшебным даром.
— О, горе мне! О, горе мне! — кричит жид. — Свяжите меня, свяжите покрепче!
Весёлый батрак взял скрипку в руки, взмахнул смычком — и всё пришло в движение, зашевелилось и закачалось: судья, писари, служители, и верёвка выпала из рук того, кто, по просьбе жида, хотел его покрепче связать; батрак в другой раз провёл смычком по струнам — все ноги поднялись кверху, и палач, выпустив из рук батрака, приготовился танцевать, а как в третий раз взмахнул смычком, так тут всё уж поскакало вверх, и всё пустилось в пляс, а судья с жидом очутились впереди всех и скакали выше всех. Скоро заплясали и те, которые из любопытства собрались на площади, плясали старые и толстые, молодые и худые, и даже сбежавшиеся собаки вставали на задние лапы и туда же подплясывали. И чем больше батрак играл, тем выше танцоры подпрыгивали, так что головами только постукивались и жалобно кричали. Наконец судья, задыхаясь, крикнул:
— Дарю тебе жизнь, только перестань играть.
Добрый батрак склонился на его просьбу и, кончив музыку, повесил скрипку на шею и спустился с лестницы. Прямо подошёл он к жиду, лежавшему врастяжку на земле, едва дух переводя.
— Признавайся, плут, откуда ты взял эти деньги, не то я опять за скрипку примусь и заставлю тебя танцевать, — сказал батрак.
— Украл, украл, — кричал жид, — а ты так честно заслужил мой кошелёк.
Услышав то, судья приказал отвести жида на виселицу и повесить его как сознавшегося вора.