Жизнь я свою рано начал. Три класса кончил и на завод подался. В рассылки. Куда пошлют, туда бежишь. Шесть рублей жалованье, валенки готовые, а летом босиком ─ свои подошвы не изнашиваются. Года полтора, видимо, в рассылках я пробегал. Надоело. Да и люди говорят: «Пора, Пашка, за ум браться, дело какое ни есть выбирать». И то верно. Стал я выбирать дело, которое полегче да подоходней и чтобы без особого ученья. Ну нашел. Поступил в кузнечный цех заклепки нагревать. Сунешь обрубочек железненький в печь, а другой вынешь и мастеру подашь. Штамп ─ хрясь, и заклепка готова. Десять рублей с копейками в первый месяц заработал. В гору пошел. Картуз, пиджачишко справил, сапоги купил. А работа не глянется, удовольствия никакого. И старики говорят: «Ничему ты тут у печи не научишься. Шел бы ты, Пашка, в слесаря».
Подался я в слесаря. Было мне тогда годов тринадцать. Поставили подручным к хорошему мастеру. Ну, известное дело, начал с зубила да напильника. День работаю. Неделю работаю. Месяц прошел. Девять рублей еле-еле, и то благодаря табельщику натянул. Пожилые слесари берут себе всякое такое фигурное, а мне болванку опилить, заусенки подчистить да когда-никогда дыру дадут провернуть самостоятельно. Я на большую работу рвусь, а они меня назад пятят. «Ты, ─ говорят, ─ пилить толком не умеешь, где тебе фигурное давать!» Плюнул я на слесарей, подался в токарный цех.
Красота! Поставь резец ─ и станок сам собой крутится, деталь точит. А я покуриваю ─ рано курить начал. Получка пришла ─ за месяц двенадцать рублей наточил. «Ну,─ думаю, ─ тут я и до полсотни дойду». И опять работу себе приглядываю, которая денег больше сулит. Не утаюсь: любил денежки. Только жадность-то боком вышла. На другой месяц не то что двенадцать рублей ─ шести не дали. Браку наточил. Ну и вычли за брак все мои денежки. «Что делать?» ─ думаю. Вижу, с токарями не получается, махнул в сверловщики. Приняли. Мастер ─ отцов однокашник был. Сразу работу дал большую, денежную. Ну, я и пошел вертеть. Вертел, вертел и за два дня столько навертел, что две недели не то что в завод, а домой не показывался. У бабушки жил. Нашел меня отец. Не бранил, не кричал, а спросил только по-хорошему: «В чем, Павел, дело? И не баловник ты у меня, и работать не ленишься, и с понятием, и дела никакого не боишься, а все у тебя не клеится». ─ «Не знаю, ─ говорю, ─ тятя. Я все хочу как лучше, а получается худо». ─ «Приглядывайся, ─ говорит, ─ Павлуша, а потом начинай помаленьку».
Начался, как говорится, новый этап. Стал я к станку. Заправят мне стружку. Я слежу, глаз не спускаю. Где что не понимаю, спрошу у мастера. Ладно дело пошло. Пятнадцать рублей за месяц выработал. «Ну, ─ думаю, ─ мастером стал». И опять споткнулся. На том же самом месте. Поторопился. Вперед себя опять забежал. И снова то же самое. Мать во весь голос ревет. Я глаз поднять не могу… Решили меня пустить по деревянному делу. Раз с металлом не вышло, стало быть, он мне не по рукам.
Поступил в деревообделочный. Порадовался. Воздух чистый, помещение светлое. Дух от дерева хороший идет. Пилить заставят ─ пилю. Стругать ─ стругаю. Не нахвалятся. А через две недели меня опять выгнали… Что делать? Повели к фельдшеру. «Может, ─ думают, ─ в мозгах или в руках какой изъян найдет». Осмотрел меня фельдшер. «Здоров, ─ говорит, ─ мозги в полном порядке, руки, ноги, сердце, легкие в исправности». ─ «Ну, тогда пойдем к Емельяну», ─ говорит отец. А про Емельяна разное говорили. Я тоже был наслышан. Да, как говорится, не всякому слуху верь. Из батраков его на общественную мельницу взяли. В большом он доверии у народа был.
Пришли к Емельяну. «Так и так», ─ говорит, отец. А тот сразу: «Понятно, ─ говорит, ─ болезнь эта мне известна. Вылечу. Года не пройдет ─ вылечу. Посылай, ─ говорит, ─ парня завтра ко мне на мельницу и вели ему, чтоб он во всем меня слушался: что ни скажу, пусть делает». ─ «Ладно, ─ говорит отец, ─ только вылечи».
Явился я к мельнику на другой день. Он мне говорит: «Паша, твое-то счастье в пустом деле, оказывается. Лапти тебе надо научиться плести, в которых на людях не стыдно показаться». «Ну, ─ думаю я, ─ старик что-то не то плетет: меня, слесаря, токаря, сверловщика, столяра, лапти плести?!» Но уговор был ─ во всем слушаться.
Принес Емельян колодку лапотную, притащил лыко и начал меня учить лапти плести. День плету, два плету. Научился носок заплетать. «Ничего, ─ говорит мельник, ─ с полмесяца поработаешь, носок заплетать научишься. До хорошего носка, конечно, далеко еще будет, но для базарного лаптя сойдет». Прошло две недели. Плету. Каждый день вечером приходит мельник. Показываю ему работу. Он ее ковыряет, глаз щурит и в каждом носке изъян находит: то лыко неплотно легло, то срез неровный, то тужина в одном лапте, то слабина в другом.
Я еле сижу. Похоже, будто он не учит, а издевается. Месяц прошел. А я все носок плету. Второй начался. Емельян дальше показал. На третий месяц полностью лапоть сплел. Потом другой, третий, десятый. Полный угол наплел, а он только один мой лапоть похвалил. И как похвалил-то! Как-то нехотя. «Ничего, ─ говорит, ─ походить начинает на дело».
Зима началась. А я всё лапти плету. Ребята меня на смех подымают. «Ремесло, ─ говорят, ─ Пашка нашел. Лапти плетет». Я ─ в слезы. «Возьми, ─ говорю, ─ меня, тятенька…» А отец, видно, понял, куда ученье клонится. «Плети, ─ говорит, ─ пока не сплетешь такого лаптя, который Емельяну Федотычу по душе будет».
И я опять к мельнику. Новый год прошел, масленица минула, а я все плету. Себя бы на лыко разодрал, лишь бы лапоть ему по душе сплести. А он все недоволен.
Но вот сплел я пару лаптей. Мужики, что муку молоть приезжали, залюбовались. «Продай лапти, Федотыч». А он говорит: «С изъяном они». Не вытерпел я: «Да в чем изъян, дядя Емеля?» А мельник в ответ взял квасу, налил в лапоть и говорит: «Гляди-ка, Паша, каплет, просачивается. Что ж это за обувка, ежели она промокает?» ─ «Да побойся бога, дядя Емеля! Где ж, ─ говорю, ─ слыхано, чтоб лапти с сапогами равнять? Ты, ─ говорю, ─ и сам не сплетешь таких». А он мне: «Я ─ нет, а ты обязан». И так я до пасхи плел. До троицы плел. Если по пятаку пару считать, так, наверно, сотни на две наплел.
Пришел покос. Отобрал Емельян Федотыч самые лучшие из моих лаптей, в которые не то что квас, а и воздух, кажется, не прошел бы, и говорит: «Пойдем, Павел, на базар лапти продавать. Посмотрим, что люди скажут, какую цену дадут. По этому и судить будем, кончилось твое ученье-леченье или еще лечиться-учиться надо». Посмотрел на меня и спрашивает: «Не стыдно тебе, Павлуша, свою работу лапотную на люди показывать?» ─ «Нет, ─ говорю, ─ дядя Емеля. Такую работу и на ноги надевать любо». Мельник погладил меня по голове и говорит: «Наполовину ты уже вылечился, а про другую после базара скажу».
Пришли мы на базар. Народищу-у-у… Я с лаптями на самом видном месте стал. Только вынул свою работу из мешка, обступили меня мужики. «Почем лапти? Эй, парень, всю связку куплю». Я не знаю, какую цену назвать, а Емельян Федотыч не очень задумывался. «Семь гривен пара», ─ говорит. Неслыханная цена!
Шум, конечно, поднялся. Цена лаптям ─ пятак пара, а он эвон сколько требует.
А Федотыч держится спокойно: я, мол, не требую. Хочешь ─ бери, а не хочешь ─ не надо, отходи в сторону. Добро б хлеб продавал или соль. Ну, тут можно было б лаяться. А то лапоть. Эка невидаль!
Невидаль не невидаль, а вокруг нас народ плотной стеной стоит, торгуется. Но Федотыч уперся и ни в какую. Один старичок полтину за пару давал, еще пятак накинул, да, выходит, делать нечего ─ вынул кошель и дал семь гривен. И тут началось такое, что не перескажешь. Покупатели, как бешеные, рвали лапти из моих рук и совали деньги.
«Ого-го, сколько вас!.. ─ закричал Емельян Федотыч. ─ По паре никак не хватит. Берите по одному лаптю». ─ «По одному? Зачем же по одному? ─ заорал какой-то парень. ─ У нас, чай, по две ноги». ─ «Дурень ты, ─ цыкнул на него мельник, ─ да разве в таком лапте ходят? Молиться на него надо, сынам, внукам показывать да приговаривать: учитесь свое дело делать так, как этот лапоть сплетен». ─ «Продавай по одному!..» ─ закричали из толпы. Взобрались мы с дядей Емелей на чью-то телегу. Он получал деньги, я выдавал по одному лаптю. И видел, как мою работу многие прятали за пазуху, будто это была какая-то заморская диковинка. А когда дело дошло до последней пары, мне стало жаль ее, и я решил не продавать. Эта пара до сего дня у меня сохраняется.
В этих лаптях я вернулся на завод, и никто не посмеялся над моими обутками. Все уже знали о моем ученье-леченье, и каждый из мастеров подходил ко мне, хвалил мои лапти и звал к себе в цех. Вот так через лапти-то я в люди и вышел.
Много годов протекло с тех пор. Пять специальностей у меня в руках, и каждую из них осваивал я трудом и усердием. Хвастать мне нечего, да и старики не дадут соврать: в каждом деле был я мастером и мне платили десять рублей за то, за что другому давали рубль. И не искал я денег ─ они сами ко мне шли. Ежели вам понятно, что к чему, то на этом и кончу.
И скажу напоследок: спасибо общественному мельнику, бывшему батраку Емельяну Федотычу. До смерти не забуду его ученье-леченье и вам запомнить советую.
