Семье доменного горнового мастера Кротова дали новую квартиру. Меня, как давнишнего друга этой семьи, пригласили в первый же день переезда на предварительное новоселье.
Было чему порадоваться. Просторные комнаты. Большая кухня. Светлые окна. Балкон. Встроенные удобные шкафы и все, что полагается в новых хороших квартирах.
Осматривали все и всё до скобочки. Осматривали квартиру и два самых юных новосела: Коля двенадцати лет и Миша, которому было почти одиннадцать…
Осматривая, заметили, как это часто случается, кое-какие пустяки. Совсем незначительные мелочи. Какой-то замок плохо закрывал двери. Розетку установили не на том месте, на котором хотелось бы… Где-то какую-то полосочку маляры не довели… Одним словом, находили сущую чепуху, которую легко исправить самим. Но мальчики Коля и Миша оказались требовательнее:
─ А почему нет второго балкона в нашей комнате?..
Дед и отец Кротовы мягко объяснили, что не положено да и не нужно при каждой комнате строить балкон.
Миша заметил, что в умывальнике не такой выгибной кран, как в квартире у его товарища. Коля критиковал плитку, которой были облицованы стены ванной комнаты. Ему хотелось не бирюзовую, а белую. Тот и другой выискивали придирки, щеголяя друг перед другом и перед нами знаниями.
Выяснилось, что и обои могли быть не такими, а другими. Какими именно, они не могли ответить. Не мог ответить Коля деду и относительно плафона, который тоже оказался не совсем такой.
─ И газовая плита без градусника, ─ заявил Миша.
─ Вот же он, Мишенька, ─ указал дед. ─ Ты не заметил его.
Многого не заметили мальчики. Не заметили и не поняли, каким огромным счастливым событием было получение такой прелестной квартиры, которой, каюсь, позавидовал и я.
И когда маленькие критиканы уже совсем недобросовестно, в мальчишечьем запале, придирались к очень добротной обивке входной двери, я не сдержался и сказал старику Кротову:
─ Что же вы молчите, Петр Константинович, почему вы не скажете своим внукам, в каком жилье протекало ваше детство. Как тесен был ваш покосившийся домишко, который справедливее назвать избой с тесовой перегородкой. Почему вы не вспомните, как трудно было топить ежедневно старую печь, запасать и таскать для нее дрова, как трижды в день нужно было кипятить самовар, как темны и малы были окна, как тускло горела экономная пятилинейная керосиновая лампа… Почему вы молчите? Почему не расскажете, как плохо и холодно было спать на полу половине вашей семьи… Как не было никаких удобств, которые теперь ваши внуки ни во что не ценят, принимая их за должное, обязательное, положенное… Разве им не нужно знать, как это все далось нам и лично вам, прошедшему столько войн, столько выплавившему чугуна… Что же вы молчите?
Старик не сразу ответил мне:
─ А зачем им об этом знать… Зачем я должен огорчать внуков своим детством…
Он снова задумался, глядя на мое недовольное лицо, вдруг заговорил по-другому:
─ А ты, пожалуй, прав! Нельзя полностью понять и полюбить новое, не зная старого. Нельзя! Моим внучатам нечего и не с чем сравнить! Для меня ванна, газовая плита и даже электрическое освещение ─ чудо! Волшебство! Счастье! А для них… ─ Старик недосказал свою мысль и признался: ─ На большие раздумья навел ты меня. Не только мои внуки, но и вся наша детвора должна знать, как жили мы, из чего росли и чего сумели добиться мы за эти советские годы. Добиться во всем: от первостатейного жилья до «агромадных» заводищ, от добротных товаров до… До не знаю чего… Что и немыслимо перечесть, что тоже мы привыкли считать за должное, само собой разумеемое.
Петр Константинович долго и подробно говорил об этом. Правильно говорил. И мне бы следовало пересказать это правильное, да не хочется выглядеть поучающим назидателем, хотя я твердо знаю, что без таких поучений и назиданий мы не сумеем восхищаться тем, что достойно восхищения, хотя и выглядит в наши дни обычным и совсем не удивительным, как, скажем, радиоприемник.
И я глубоко убежден, что юнец, да и взрослый, понявший это, благодарный этому, окажется счастливее в жизни и приятнее для всех. Для всего нашего общества, состоящего из тружеников и творцов!
Словом, новоселье, на котором я был, и меня на большие раздумья навело…
