— Раньше, граждане, было куда как проще,— сказал Григорий Иванович.— А которые женихи — тем все было как на ладони. Вот, скажем, невеста, вот ее мама, а вот— приданое. А если приданое, то опять- таки какое это приданое: деньгами или, может быть домик на фундаменте.
Ежели деньгами — благородный родитель oбъявляет сумму. А ежели домик на фундаменте, то опять- таки иная речь — какой это домик? Может, деревянный, а может, он и каменный. Все видно, все понятно, и нету никакой фальши.
Ну, а теперь? Нуте-ка, сунься теперь, который жених — не разбери-бери! Потому что у теперешнего родителя привычки такой нет — давать деньгами. А которые женихи на имущество ориентируются — еще того хуже.
Скажем, недвижимое имущество — висит шуба на вешалке. Ну, висит и висит. Месяц висит и два висит. Каждый день, например, ее можно видеть и руками щупать, а как до дела, то шубу эту, не угодно ли, комнатный жилец повесил и вовсе она не невестина. Или перина. Глядишь — перина, а ляжешь на нее — она пером набита.
Вот вам и имущество! С таким имуществом крови больше испортишь.
Ах, чего только не делается на свете — не разбери-бери!
Я старый революционер с десятого года, во всех партиях перебывал, и то у меня голова кругом и не разбираюсь.
Только и есть одно — которые невесты служат. У тех без обмана: ставка, разряд, категория… Но и тут обмишуриться можно.
Мне вот понравилась одна. Перемигнулись. Познакомились. Тары да бары, где, говорю, служите, сколько получаете? Дескать, разряд ваш и ставка?
— Служу,— говорит,— на складе. Ставка такая-то.
— Ну,— говорю,— мерси и отлично. Вы, говорю, мне нравитесь. И разряд ваш симпатичный, и ставка ничего себе. Будем знакомы.
Стали мы с ней кинематографы посещать. Плачу я. Посещали неделю или две — ультиматум ей ставлю: вводите, говорю, в дом.
Ввела в дом. Ну, конечно, в доме старушка мамочка. Папашка — этакий старый революционер. Дочь — невеста, и при ней я — жених вроде бы.
Дальше — больше. Хожу к ним в гости и приглядываюсь. С мамашей на философские темы разговариваю: дескать, как им живется, не туго ли? Не придется ли, оборони создатель, помогать?
— Нет,— отвечает,— насчет помощи нам не надо. А что до приданого, не совру,— приданого нету. Хотя бельишко и полдюжины ложек можно отсыпать.
— Ах,— говорю,— старушка, божий цветочек! Полдюжины или вся дюжина — там видно будет. Стоит ли об этом говорить раньше времени. Мне, говорю, ваша дочка и так нравится — все-таки разряд пятнадцатый, льготы, талоны… Это мне вроде бы приданое.
Ну, старушка, божий цветочек,— в слезы. И папочка, старый революционер, прослезился.
— Что ж,— говорит,— женись, милый, если так.
Ну, обручение. Разговоры. Вздохи.
А старушка, божий цветочек, насчет церкви намекает. Не плохо бы, дескать, в церкви окрутиться. А я говорю:
— Окрутимся и так. Я, говорю, старый революционер. Не дожидаясь чистки, ушел из партии. Не могу идти против своей совести. Не настаивайте.
Поплакала старушка. И папаша, старый революционер, прослезился. Однако соглашаются.
Женились мы.
По утрам молодая, красивая супруга отбывает на службу, а в четыре — назад возвращается, А в руках у ей сверток.
Ну, конечно, снова нежные речи — дескать, вставай, Гриша, пролежни пролежишь.
И опять слезы счастья и медовый месяц.
И вот длится эта дискуссия два месяца по новому стилю.
Но только однажды приходит молодая, красивая супруга без свертка и вроде — рыдает.
— О чем,— говорю,— рыдаете, не потеряли ли свертка, оборони создатель?
— Да нет,— говорит,— что значит сверток? Уволили меня по сокращению.
— Да что вы,— говорю,— помилуйте!
— Да,— говорит.
— Позвольте,— говорю,— я от вас приданого не требую, но, говорю, я на службу ориентировался.
А молодая супруга неутешна.
— Да,— говорит,— уволили, как замужнюю.
— Помилуйте,— говорю,— да я сам на вашу службу пойду, объяснюсь.
Это немыслимо.
И вот надел я поскорее штаны и вышел.
Прихожу. Заведующий — этакий старый революционер с бородкой.
Я ему, подлецу, объясняю всю подноготную, а он уперся и говорит: ничего не знаю. Я ему про приданое, а он говорит — в семейные дела не касаюсь.
Я говорю:
— Я тоже старый революционер, с пятого года. А он из помещения просит честью. Попрощался с ним и — домой. Прихожу. Супруга сидит и не плачет.
— Что ж,— говорю,— плакать перестали! Я, говорю, на вас женился, а вы сокращаетесь?
Беру ее за руку, и идем к мамаше.
— Спасибо,— говорю,— за одолжение. Думаете, дюжину ложек дали, и баста?
Ну, старушка, божий цветочек,— в слезы. И папаша, старый революционер, прослезился.
— Все,— говорит,— от бога. Может, говорит, и так проживете.
Хотел я папашке за это по роже съездить, да воздержался. Еще, думаю, в суд, стерва, подаст.
Плюнул я другу в жилетку и вышел…
А теперь я развелся и ищу невесту…
