Жили-были старик со старухой. И были у них кошечка-судомоечка, собачка-пустолаечка, овечка-тихоня и Басуля-коровушка.
А рядом с ними жил в овраге Евстифейко-волк. И этот Евстифейко большой разбойник был.
И вот настала зима, снег выпал, ударил мороз. Нечего стало Евстифейке есть. Вот приходит он к старику и говорит:
— Здорово, старик.
— Здравствуй, Евстифейко-волк.
— Ты, старик, отдай мне старуху, я её съем.
— Вот ещё чего выдумал. Мне старуху жалко.
— Тогда давай чего другое, а то у меня в животе бурчит.
Пристал Евстифейко, никак от него не открутишься. Делать нечего, отдал старик кошечку-судомоечку. Проглотил её Евстифейко — опять к старику прибегает:
— Давай старуху — в животе бурчит.
Не хочется старику старуху отдавать — отдал собач-ку-пустолаечку. Но Евстифейке и этого мало. Пришлось старику овечку-тихоню отдать. Проглотил Евстифейко тихоню, опять прибегает:
— Давай старуху.
— Дудки,— сказал старик. Не отдам бабку!
— Дак в животе играет.
Отдал Басулю-коровушку. А корова-то здоровенная была да бодливая. «Надеюсь, подавится»,— думает старик.
Но Евстифейко и коровушку проглотил. И два дня он — это верно — не приходил к старику, а тут опять заявляется. Идёт, кое-как лапы переставляет, еле брюхо по земле волочит.
— Здорово,— говорит,— старик.
— Здравствуй, Евстифейко-волк.
— Да, вот они какие дела-то,— Евстифейко говорит,— с животом-то моим.
— А чего такое-то? — старик говорит, будто не понимает.
— Играет живот.
Прислушался старик — и верно, играет живот. И собачка там лает, и кошка мяучит, и корова мычит. Только овечки-тихони не слышно. Непонятно, в животе овечка или ещё где...
— Так ты чего? — старик говорит.— Старуху, что ли, хочешь?
— Ну да,—Евстифейко объясняет,— давай бабку, я её съем.
— Не дам бабку,— старик говорит,— лучше меня глотай.
— С удовольствием,— Евстифейко говорит,— проглочу. Я вообще-то давно хотел тебя проглотить, да только неловко было говорить. Поэтому я про бабку и намекал.
— Глотай меня, Евстифейко,— старик говорит.— Только скажи, где овечка-тихоня?
— Овечка-то? Так она у меня в брюхе.
— Ну глотай,— старик говорит,— разевай пасть.
Вот Евстифейко разинул рот, старик разбежался и прыгнул. И Евстифейко его проглотил. И вот очутился старик у волка в брюхе. Огляделся.
— А здесь ничего,— говорит,— неплохо. Темновато, правда, но уютно.
Пошёл старик по волчьему брюху ходить. Бродил, бродил, смотрит — кошечка-судомоечка сидит.
— Знаешь чего,— старик говорит,— давай переворот будем делать.
— Какой,— кошка говорит,— переворот?
— А такой. Перевернём весь живот волчий. Ударили они по рукам и стали переворот делать.
Скачут по волчьему брюху — старик кричит, а кошка мяучит. Скоро к ним и другие проглоченные прибежали: и собачка-пустолаечка, и Басуля-коровушка, и овечка-тихоня нашлась где-то в животных закоулках.
— Бодай, Басуля,— старик кричит,— волчий живот.
Басуля разбежалась и давай рогом живот бодать.
Евстифейко-то волк говорит:
— Вы чего там в животе делаете? Переворот, что ли?
— Чего надо, то и делаем,— корова говорит.— Брюхо твоё пробадываем, дурак!
Грубая всё-таки корова попалась.
— Бросьте вы эти штуки,— Евстифейко говорит.— Сидите спокойно.
— Нет,— овечка-тихоня вдруг говорит.— Не можем, Евстифейко, спокойно мы сидеть. Потому что ты, Евстифейко, неправильно себя ведёшь.
Прободали волчий живот, и выбрались все на волю. А уж старуха стоит, поджидает. Стали они бабку целовать.
А Евстифейко-то волк рядом ходит.
— Дайте,— говорит,— хоть ниток-то суровых, брюхо зашить.
Ну, дали ему суровых ниток, зашил он брюхо и укатился в овраги.
