Водолазы

Какой-то древний царь впал в страшное сомненье:
Не более ль вреда, чем пользы, от наук?
‎Не расслабляет ли сердец и рук
‎Ученье?
‎И не разумнее ль поступит он,
Когда ученых всех из царства вышлет вон?
Но так как этот царь, свой украшая трон,
Душою всей радел своих народов счастью
‎И для того
Не делал ничего
‎По прихоти, иль по пристрастью,—
‎То приказал собрать совет,
В котором всякий бы, хоть слогом не кудрявым,
‎Но с толком лишь согласно здравым
‎Свое представил: да, иль нет;
То есть, ученым вон из царства убираться,
Или попрежнему в том царстве оставаться?
‎Однако ж как совет ни толковал:
‎Кто сам свой голос подавал,
Кто голос подавал работы секретарской,
‎Всяк только дело затемнял
И в нерешимости запутывал ум царской.
‎Кто говорил, что неученье тьма;
‎Что не дал бы нам бог ума,
‎Ни дара постигать вещей небесных,
‎Когда бы он хотел.
‎Чтоб человек не боле разумел
‎Животных бессловесных,
‎И что, согласно с целью сей,
‎Ученье к счастию ведет людей.
‎Другие утверждали,
Что люди от наук лишь только хуже стали:
‎Что всё ученье бред,
‎Что от него лишь нравам вред,
‎И что, за просвещеньем вслед,
‎Сильнейшие на свете царства пали.
‎Короче: с обеи́х сторон,
‎И дело выводя и вздоры,
‎Бумаги исписали горы,
А о науках спор остался не решен;
Царь сделал более. Созвав отвсюду он
Разумников, из них установил собранье
И о науках спор им предложил на суд.
‎Но способ был и этот худ,
Затем, что царь им дал большое содержанье:
‎Так в голосах между собой разлад
‎Для них был настоящий клад;
‎И если бы им волю дали,
‎Они б доныне толковали
Да жалованье брали.
‎Но так как царь казною не шутил,
‎То он, приметя то, их скоро распустил.
Меж тем час-от-часу впадал в сомненье боле.
Вот как-то вышел он, сей мыслью занят, в поле,
‎И видит пред собой
‎Пустынника, с седою бородой
‎И с книгою в руках большой.
Пустынник важный взор имел, но не угрюмый;
‎Приветливость и доброта
Улыбкою его украсили уста,
А на челе следы глубокой видны думы.
Монарх с пустынником вступает в разговор
‎И, видя в нем познания несчетны,
Он просит мудреца решить тот важный спор:
Науки более ль полезны или вредны?
«Царь!» старец отвечал: «позволь, чтоб пред тобой
‎Открыл я притчею простой,
Что́ размышленья мне внушили многолетны».
‎И, с мыслями собравшись, начал так:
‎«На берегу, близ моря,
‎Жил в Индии рыбак;
Проведши долгий век и бедности, и горя,
Он умер и троих оставил сыновей.
‎Но дети, видя,
Что с нуждою они кормились от сетей
‎И ремесло отцовско ненавидя,
‎Брать дань богатее задумали с морей,
‎Не рыбой,— жемчугами;
‎И, зная плавать и нырять,
Ту подать доправлять
‎Пустились сами.
Однако ж был успех различен всех троих:
‎Один, ленивее других,
‎Всегда по берегу скитался;
Он даже не хотел ни ног мочить своих
‎И жемчугу того лишь дожидался,
‎Что выбросит к нему волной:
‎А с леностью такой
‎Едва-едва питался.
‎Другой,
‎Трудов нимало не жалея,
‎И выбирать умея
‎Себе по силе глубину,
Богатых жемчугов нырял искать по дну:
‎И жил, всечасно богатея.
Но третий, алчностью к сокровищам томим,
‎Так рассуждал с собой самим:
«Хоть жемчуг находить близ берега и можно,
Но, кажется, каких сокровищ ждать не должно,
‎Когда бы удалося мне
Достать морское дно на самой глубине?
‎Там горы, может быть, богатств несчетных:
Кораллов, жемчугу и камней самоцветных,
‎Которы стоит лишь достать
‎И взять».
‎Сей мыслию пленясь, безумец вскоре
‎В открытое пустился море,
И, выбрав, где была чернее глубина,
В пучину кинулся; но, поглощенный ею,
За дерзость, не доставши дна,
‎Он жизнью заплатил своею.
‎«О, царь!» примолвил тут мудрец:
«Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,
‎Но дерзкий ум находит в нем пучину
‎И свой погибельный конец,
‎Лишь с разницею тою
Что часто в гибель он других влечет с собою».