Конечно, об чём говорить! Гость нынче пошёл ненормальный. Всё время приходится за ним следить. И чтоб пальто своё надел. И чтоб лишнюю барашковую шапку не напялил.
Еду-то, конечно, пущай берёт. Но зачем же еду в салфетки заворачивать? Это прямо лишнее. За этим не последишь, так гости могут в две вечеринки всё имущество вместе с кроватями и буфетами вывезти. Вон какие гости пошли!
У моих знакомых на этой почве небольшой инцидент развернулся на этих праздниках.
Приглашено было на рождество человек пятнадцать самых разнообразных гостей. Были тут и дамы и не дамы. Пьющие и выпивающие.
Вечеринка была пышная. На одну только жратву истрачено было около семи рублей. Выпивка — на паях.
По два с полтиной с носу. Дамы бесплатно. Хотя это, прямо сказать, глупо. Другая дама налижется до того, что любому мужчине может сто очков вперёд дать. Но не будем входить в эти подробности и расстраивать свои нервы. Это уж дело хозяйское. Им видней.
А хозяев было трое. Супруги Зефировы и ихний старик — женин папа Евдокимыч.
Его, может, специально пригласили на предмет посмотреть за гостями.
— Втроём-то,— говорят,— мы очень свободно за гостями доглядеть можем. Каждого гостя на учёт возьмём.
Стали они глядеть.
Первым выбыл из строя Евдокимыч. Этот старикан, дай бог ему здоровья и счастливой старости, в первые же пять минут нажрался до того, что «мама» сказать не мог.
Сидит, глазами играет и дамам мычит определённые вещи.
Сам хозяин Зефиров очень от этой папиной выпивки расстроился и огорчился и сам начал ходить по квартире — следить, как и чего и чтоб ничего лишнего.
Но часам к двенадцати от полного огорчения и сам набрался до полного безобразия. И заснул на видном месте — в столовой на подоконнике.
Впоследствии обнаружилось, что ему надуло фотографическую карточку, и три недели он ходил с флюсом.
Гости, пожрав вволю, начали играть и веселиться. Начались жмурки, горелки и игра в щёточку.
Во время игры в щёточку открывается дверь, заходит мадам Зефирова, бледная как смерть, и говорит:
— Это, говорит, ну, чистое безобразие! Кто-то сейчас выкрутил в уборной электрическую лампочку в двадцать пять свечей. Это, говорит, прямо гостей в уборную нельзя допущать.
Начался шум и треволнение. Папаша Евдокимыч, конечно, протрезвился вмиг, начал беспокоиться и за гостей хвататься.
Дамы, безусловно, визжат, не допускают себя лапать.
— Хватайтесь,— говорят,— за мужчин, в крайнем случае, а не за нас.
Мужчины говорят:
— Пущай тогда произведут поголовный обыск.
Приняли меры. Закрыли двери. Начали устраивать обыск.
Гости самолично поочерёдно выворачивали свои карманы, и расстёгивали гимнастёрки и шаровары, и снимали сапоги. Но ничего такого предосудительного, кроме нескольких бутербродов и полбутылки мадеры, двух небольших рюмок и одного графина, обнаружено не было.
Хозяйка, мадам Зефирова, начала горячо извиняться — дескать, погорячилась и кинула тень на такое избранное общество. И высказала предположение, что, может быть, кто и со стороны зашёл в уборную и вывинтил лампу.
Однако момент был испорчен. Никто играть в щёточку не захотел больше, танцы под балалайку тоже расстроились, и гости начали тихонько расходиться.
А утром, когда хозяин продрал свои очи, всё выяснилось окончательно.
Оказалось, что хозяин из боязни того, что некоторые зарвавшиеся гости могут слимонить лампочку, выкрутил её и положил в боковой карман.
Там она и разбилась.
Хозяин, видимо, круто налёг на неё, когда заснул на подоконнике.
